Цікаві цитати великих

Герман Мелвилл. Из разных книг

За одно мгновение великие сердца подчас переживают в острой муке всю ту сумму мелких страданий, какие у слабого человека бывают милосердно растянуты на целую жизнь. И потому эти сердца, хоть каждый раз их боль бывает мимолетна, скапливают в себе за жизнь целые века скорби.

Хотя истинное знание ничтожно, количество книг велико.

Я берусь за всё и достигаю чего могу.

В этом мире Грех, который может заплатить за проезд, свободно путешествует и не нуждается в паспорте, тогда как Добродетель, если она нища, будет задержана у первой же заставы.

Я человек, я слаб, но я готов сразиться с тобой, суровое, призрачное завтра!

В этом странном и запутанном деле, которое зовется жизнью, бывают такие непонятные моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представляется человеку одной большой злой шуткой, хотя, что в этой шутке остроумного, он понимает весьма смутно и имеет более чем достаточно оснований подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной, как он сам. И тем не менее он не падает духом и не пускается в препирательства.

Я готов с полной терпимостью относиться к религии каждого человека, какова бы она ни была, при условии только, что этот человек не убивает и не оскорбляет других за то, что они веруют иначе.

Большой дурак всегда ругает меньшого.

Каждый рожден с веревкой на шее; но только попадая в неожиданную, молниеносно затягивающуюся петлю смерти, понимают люди безмолвную, утонченную, непреходящую опасность жизни.

Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь; всякий раз, как я ловлю себя на том, что начал останавливаться перед вывесками гробовщиков и пристраиваться в хвосте каждой встречной похоронной процессии; в особенности же, всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее. Это заменяет мне пулю и пистолет.

Когда человек получает отпор, притом неожиданный и до крайности неразумный, ему случается усомниться в собственной правоте.

Как ни велико интеллектуальное превосходство одного человека, оно никогда не сможет принять форму реальной, ощутимой власти над другими людьми, не прибегай он к помощи различных внешних уловок и наружных укреплений, которые сами по себе всегда более или менее подлы и мелки.

Не говори мне о богохульстве, Старбек, я готов разить даже солнце, если оно оскорбит меня. Ибо если оно могло меня оскорбить, значит, и я могу поразить его...

Смех – самый разумный и самый легкий ответ на всё, что непонятно на этом свете.

Чем лучезарнее небосвод, тем сокрушительнее громы, которыми он чреват.

Как гибки становятся наши твердейшие предубеждения, когда их сгибает родившаяся между людьми любовь.

События, а не книги – вот что нужно запрещать.

Как бы неразумно ни вели себя животные, человек всех неизмеримо превосходит своим безумием.

О бог! неужели человек – это только сито, чтобы просеивать бессмертные души?

Для того, чтобы создать большую книгу, надо выбрать большую тему.

То, что поистине чудесно и страшно в человеке, никогда ещё не было выражено ни в словах, ни в книгах.

Я знаю многих, у кого нет души, – им просто повезло. Душа – это вроде пятого колеса у телеги.

Рождённый в муках, человек должен жить в терзаниях и умереть в болезни.

Взгляд тупицы ещё непереносимее, чем дьяволов взгляд.

Благородство всегда немножко угрюмо.

Tот смертный, в ком больше веселья, чем скорби, смертный этот не может быть прав – он либо лицемер, либо простак... То же самое относится и к книгам. Самым правдивым из людей был Муж Скорби и правдивейшая из книг – Соломонов Екклезиаст, тонкая, чеканная сталь горя. "Всё – суета". ВСЁ.

Cчастье ищет света, поэтому мы считаем, что мир – веселое место; но нужда и горе прячутся от людских глаз, и поэтому мы считаем, что нужды и горя нет.

То, что сеется в уничижении, восстает во славе.
Вспомним, однако, что немало людей, представавших перед судом, в чаянии смягчения кары признавали себя виновными в самых ужасных преступлениях, но кто и когда в подобных обстоятельствах хоть раз сослался на зависть? Все словно соглашаются, что это чувство куда постыднее даже тягчайшего преступления.

Кто из нас не раб, скажите мне? Ну, а коли так, то как бы ни помыкали мною старые капитаны, какими бы тумаками и подзатыльниками они не награждали меня, – я могу утешаться сознанием, что каждому достаётся примерно одинаково – то есть, конечно, либо в физическом, либо в метафизическом смысле; и, таким образом, один вселенский подзатыльник передаётся от человека к человеку, и каждый в обществе чувствует скорее не локоть, а кулак соседа, чем нам и следует довольствоваться.
Но, вероятно, мы, смертные, только тогда можем быть истинными философами, когда сознательно к этому не стремимся.

Человеческое сумасшествие нередко оказывается по-кошачьи хитрым и коварным. Иной раз думаешь, его уже нет, а на самом деле оно просто приняло какую-нибудь более утонченную форму.

Это большая разница, чем тебя ударили: живой ли ногой или там рукой – или же каким-нибудь мертвым предметом. Потому-то пощечина в тысячу раз оскорбительнее, чем удар палкой. Живое прикосновение жжет.

Неведение – мать страха.

Тонкость рассуждения рассчитана на тонкость понимания.

Чем больше усилий будете вы прилагать к тому, чтобы угодить миру, тем меньше благодарности вы дождетесь!
джерело